Неточные совпадения
Фаддеев устроил мне
койку, и я, несмотря
на октябрь,
на дождь,
на лежавшие под ногами восемьсот пудов пороха, заснул, как редко
спал на берегу, утомленный хлопотами переезда, убаюканный свежестью воздуха и новыми, не неприятными впечатлениями.
За работу Н. И. Струнникову Брокар денег не давал, а только платил за него пятьдесят рублей в училище и содержал «
на всем готовом». А содержал так: отвел художнику в сторожке
койку пополам с рабочим, — так двое
на одной кровати и
спали, и кормил вместе со своей прислугой
на кухне. Проработал год Н. И. Струнников и пришел к Брокару...
Тело его мягко вздрогнуло, голова бессильно
упала на плечо, и в широко открытых глазах мертво отразился холодный свет лампы, горевшей над
койкой.
И он взялся зa дело и два дня готовил полотняные ленты из мешка,
на котором
спал (когда входил вахтер он накрывал
койку халатом).
«Меня за все били, Александр Петрович, — говорил он мне раз, сидя
на моей
койке, под вечер, перед огнями, — за все про все, за что ни
попало, били лет пятнадцать сряду, с самого того дня, как себя помнить начал, каждый день по нескольку раз; не бил, кто не хотел; так что я под конец уж совсем привык».
Мы пришли в один из дешевеньких домов «развеселого Кунавина села», нас встретила вороватая старушка. Осип пошептался с нею, и она провела нас в пустую маленькую комнату, темную и грязную, как стойло.
На койке спала, разметавшись, большая толстая женщина; старуха толкнула ее кулаком в бок и сказала...
В квартире уже никто не
спал… Все ночлежники поднялись
на своих
койках и слушали солдата.
Бывают минуты, когда, размышляя, не замечаешь движений, поэтому я очнулся лишь увидев себя сидящим в кубрике против посетителей — они сели
на вторую
койку, где
спал Эгва, другой матрос, — и сидели согнувшись, чтобы не стукнуться о потолок-палубу.
Об Алексее он думал насильно, потому что не хотел думать о Никите, о Тихоне. Но когда он лёг
на жёсткую
койку монастырской гостиницы, его снова обняли угнетающие мысли о монахе, дворнике. Что это за человек, Тихон?
На всё вокруг
падает его тень, его слова звучат в ребячливых речах сына, его мыслями околдован брат.
Плетнев и я
спали на одной и той же
койке, я — ночами, он — днем.
— Какой же ты, друже, санитар, если
спишь на земле, да ещё и брюхом
на неё лёг, а? А ну ты простудишь себе брюхо, — ведь сляжешь
на койку, да ещё, чего доброго, и помрёшь… Это, друже, не годится, — для спанья у тебя есть место в бараке. Тебе не сказали про это? Да ты и потный, и знобит тебя.
Но тотчас же его снова дернуло
на койке, и он должен был схватиться рукой за стойку, чтобы не
упасть.
Близились короткие сумерки. Матросы снова купаются (вернее, обливаются), затем ужинают, пьют чай и после вечерней молитвы берут
койки и располагаются
спать тут же
на палубе.
И почти все офицеры и гардемарины
спали на юте в подвешенных
койках.
Спать в душных каютах было томительно.
В жилой, освещенной несколькими фонарями палубе, в тесном ряду подвешенных
на крючки парусиновых
коек,
спали матросы. Раздавался звучный храп
на все лады. Несмотря
на пропущенные в люки виндзейли [Виндзейль — длинная парусиновая труба с металлическими или деревянными обручами. Ставится в жилые помещения или в трюм вместо вентилятора.], Володю так и охватило тяжелым крепким запахом. Пахло людьми, сыростью и смолой.
Но едва только Ашанин стал
на ноги, придерживаясь, чтобы не
упасть, одной рукой за
койку, как внезапно почувствовал во всем своем существе нечто невыразимо томительное и бесконечно больное и мучительное. Голова, казалось, налита была свинцом, в виски стучало, в каюте не хватало воздуха, и было душно, жарко и пахло, казалось, чем-то отвратительным. Ужасная тошнота, сосущая и угнетающая, словно бы вытягивала всю душу и наводила смертельную тоску.
Гусев возвращается в лазарет и ложится
на койку. По-прежнему томит его неопределенное желание, и он никак не может понять, что ему нужно. В груди давит, в голове стучит, во рту так сухо, что трудно пошевельнуть языком. Он дремлет и бредит, и, замученный кошмарами, кашлем и духотой, к утру крепко засыпает. Снится ему, что в казарме только что вынули хлеб из печи, а он залез в печь и парится в ней березовым веником.
Спит он два дня, а
на третий в полдень приходят сверху два матроса и выносят его из лазарета.
Фельдшер с санитарами суетился вокруг
койки;
на койке лежал плотный мужик лет сорока, с русой бородой и наивным детским лицом. Это был ломовой извозчик, по имени Игнат Ракитский. «Схватило» его
на базаре всего три часа назад, но производил он очень плохое впечатление, и пульс уже трудно было нащупать. Работы предстояло много. Не менее меня утомленного фельдшера я послал
спать и сказал, что разбужу его
на смену в два часа ночи, а сам остался при больном.
После ужина всех призреваемых в вышеозначенном отделении, в 7 часов, положили
спать. Каждая легла
на своей
койке. Точно так же легли
спать и те пять женщин, которые ночью скоропостижно умерли. Они легли
на тех самых постелях и в тех самых комнатах, в которых утром служанка Кирсанова нашла их мертвыми.
Эти женщины
спали вдвоем в комнате № 6, каждая
на своей
койке, и так обе и найдены мертвыми
на своих же
койках, без малейших знаков насилия, в спальных чепцах и одетые байковыми одеялами.
Придя в себя, перепуганная служанка вскочила
на ноги и бросилась к другой соседней
койке,
на которой
спала умопомешанная Фиона Курдюкова (28 лет), но, к ужасу служанки, Фиона тоже была мертва… Служанка с страшным воплем кинулась к третьей больной, молодой девушке (18 лет), по имени Прасковье Снегиревой, и закричала ей во весь голос...
Не
спит Брудастый.
На локоть облокотился, все
на Антошку посматривает, что супротив
на койке в носовую жилейку высвистывал, — в печени у него, Брудастого, так и саднит.
Когда Кирсанова вошла в комнату, где, в числе трех больных,
спала Швидчикова, она не заметила здесь ни малейшего беспорядка. Все было тихо, и все помещавшиеся здесь три женщины в самом спокойном положении лежали, закрывшись одеялами,
на своих
койках.